В скольких земных океанах я плыл,
          Древних, веселых и пенных,
Сколько в степях караваны водил
          Дней и ночей несравненных...

Как мы смеялись в былые года
          С вольною Музой моею...
Рифмы, как птицы, слетались тогда,
          Сколько — и вспомнить не смею.

Только любовь мне осталась, струной
          Ангельской арфы взывая,
Душу пронзая, как тонкой иглой,
          Синими светами рая.

Ты мне осталась одна. Наяву
          Видевший солнце ночное,
Лишь для тебя на земле я живу,
          Делаю дело земное.

Да, ты в моей беспокойной судьбе —
          Ерусалим пилигримов.
Надо бы мне говорить о тебе
          На языке серафимов.

Николай Гумилев
«Канцона» (Закричал громогласно)

Закричал громогласно
В сине-черную сонь
На дворе моем красный
И пернатый огонь.

Ветер милый и вольный,
Прилетевший с луны,
Хлещет дерзко и больно
По щекам тишины.

И, вступая на кручи,
Молодая заря
Кормит жадные тучи
Ячменем янтаря.

В этот час я родился,
В этот час и умру,
И зато мне не снился
Путь, ведущий к добру.

И уста мои рады
Целовать лишь одну,
Ту, с которой не надо
Улетать в вышину.

Николай Гумилев
«Канцона» (И совсем не в мире мы, а где-то)

И совсем не в мире мы, а где-то
На задворках мира средь теней,
Сонно перелистывает лето
Синие страницы ясных дней.

Маятник старательный и грубый,
Времени непризнанный жених,
Заговорщицам секундам рубит
Головы хорошенькие их.

Так пыльна здесь каждая дорога,
Каждый куст так хочет быть сухим,
Что не приведет единорога
Под уздцы к нам белый серафим.

И в твоей лишь сокровенной грусти,
Милая, есть огненный дурман,
Что в проклятом этом захолустьи
Точно ветер из далеких стран.

Там, где всё сверканье, всё движенье,
Пенье всё, — мы там с тобой живем.
Здесь же только наше отраженье
Полонил гниющий водоем.

К списку стихов